Имя знаменитого британского скульптора — модерниста XX века Генри Мура будто бы хорошо известно. Известна его страсть к большим масштабам, тяжелым материалам, своего рода мегаломания. Тем удивительнее было сообщение об открытии персональной выставки мастера в тесных средневековых камерах палат Московского Кремля.

Познакомившись с выставкой, обозреватель «МН» убедился, что в искусстве для истинного великана проблем масштаба не существует.

Экспозиция, организованная Британским советом, Минкультом РФ, Фондом Генри Мура при поддержке компании «Новатэк», разместилась на двух площадках: в Выставочном зале Успенской звонницы и Одностолпной палате Патриаршего дворца. В музеях России работ Мура никогда не было, его произведения прибыли из разных британских собраний: коллекции Фонда Генри Мура, Британского совета, галереи Тейт, Британского музея, художественной галереи Лидса, коллекции Мэри Мур, частных собраний Великобритании. По сути, выставка показывает нам мастерскую художника, где нет огромных, хрестоматийных для Мура, отправленных по курсу культурной дипломатии в разные части света скульптур, однако имеются маленькие их модели и большое количество сопутствующей документации: рисунки, записи в дневниках, альбомах и т.п.

Интересно соотнести нынешнюю выставку Мура с традиционным репертуаром выставок Московского Кремля, на которых чаще всего показывают тончайшие произведения ювелирного искусства Средних веков и Ренессанса из сокровищниц правителей минувших времен. Радует, что Генри Мур невольное сопоставление выдержал. Убедил, что его искусство тоже причастно филигранному ювелирному качеству и вопреки кажущейся брутальности пленяет зрение драгоценной сложностью. Но важно и то, что эта сама ювелирная репрезентация как бы неотесанных камней и брусьев мастера рождается благодаря точной архитектурной системе работы с материалом, пространством и формой.

Общеизвестно, что Генри Мур, являясь ровесником XX века (1898–1986), находился в напряженном общении с различными стилями, актуальными в эпоху модернизма, — от абстракции и сюрреализма до ленд-арта и эстетики found objects, «найденных объектов», принимающихся в качестве готовых произведений искусства. Но заложником какой-либо системы или метода он не стал. В каждом случае он осуществлял синтез, основанный на знании законов формы и пространства, если угодно, на идеях гравитации как таковой. Вот собственное признание скульптора: «Со временем я понял, что форма и пространство — это одно и то же. Вы не можете понять пространство, если не понимаете форму». Мысль, очень близкая тому, что формулировали великие зодчие эпохи авангарда — Николай Ладовский, например. Понимание нерасторжимого единства сущностных категорий формы и пространства позволило Генри Муру создать универсальный язык, для которого мезоамериканская каменная скульптура Чак-Мул доколумбовой эпохи не является чем-то чуждым и странным по отношению к скульптурам Микеланджело, а морская галька, ракушки и кости ископаемых животных отражаются в профилях, орнаментах, сводчатых ребрах готических соборов. Возможно, Генри Мур в скульптуре XX столетия был одним из последних мастеров, способных чутко реагировать на требование великого формотворческого синтеза, учитывающего историческую традицию и открытого новым идеям. Неспроста Мура очень полюбил один из главных классических искусствоведов Великобритании, директор Лондонской национальной галереи Кеннет Кларк. В начале 40-х познакомившись с его набросками лондонской подземки (они представлены на нынешней выставке), Кларк назначил скульптора «официальным военным художником».

Выставка в Кремле обещает много визуальных открытий и радостей. Одна из них — фиксировать, прощупывать глазом в скульптурах Мура места сопряжения массы и пространства, все эти дыры, щели, сколы, срезы, выемки. Благодаря им форма превращается в пульсацию ритма. Форма отмечает пропорции вселенского ландшафта. При этом обычно тяжелая, вроде бы инертная масса (скульптор предпочитал работать с нарочито «сопротивляющимися» материалами вроде камня, бронзы, железного дерева) наделяется ювелирными изяществом и «сквознотой». В природе такая стимулирующая игру воображения, прибавляющая сложность «сквознота» отдана пещерам. Их Генри Мур привечал: «Тайна отверстий в скульптуре сродни загадочному очарованию пещер на склонах холмов и скал».

Еще карманы и клапаны на месте встречи массы и пространства внутри скульптурной формы своей тактильной органикой обращают нас к темам чрева, плода, созревания. «Мать и дитя» — лейтмотив творчества Мура. А лишенный конкретных визуальных подсказок-референций пульсирующий ритм, пространственные цезуры и абстрактные пропорциональные модули соотносятся не только с архитектурой, но и с музыкой. Акустическими качествами опусов Мура объясняется восклицание известного художника Андрея Бартенева на вернисаже у каменной «Прямоугольной формы» (работа 1934 года): «Я слышу музыку Таривердиева!»

Оригинал: http://mn.ru/culture_finearts/20120227/312285288.html